Виталий Фесенко
ХЕРСОНЕССКИЙ МАЯК
Документальная поэма

Посвящается моему отцу Фесенко Федору Спиридоновичу
и всем героическим защитникам последнего плацдарма на мысе Херсонес

Все чаще творческие личности в наше сложное время обращаются к истории Отечества, истории самой страшной в судьбе человечества войны.

В данном случае перед вами поэма талантливого автора, который намеренно обратился к белому стиху, дабы подчеркнуть, что повествование исходит из достоверного источника - дневниковых записей участника тех тяжелейших событий Великой Отечественной войны, трагедии в четко определенной географической точке. Этот дневник принадлежал отцу поэта.

Без ложного пафоса автор показал жестокую правду описываемых событий. Поэма эмоциональна. При чтении этого произведения у читателя невольно возникает мысль: а не сценарий ли это для фильма. Очевидно, это от того, что точный, выразительный почерк автора, динамика произведения просто-таки напрашивается на кинопленку. Читая, видишь ожившие кадры прошлого полувековой давности.

Р. Болтачев
Председатель Севастопольского городского
литературного объединения им. А. Озерова

Защитникам Севастополя, шагнувшим в бессмертие
июль 1942 г.

(надпись на гранитном монументе, установленном на 35 батарее)

"Маяк все видел, испытал, он сам сражался
И в памяти своей все сохранит в веках".

1. Посвящение

Да, я там был, я видел эту землю
И взвешивал в горстях осколки и шрапнель.
Но я был там не как вульгарный соглядатай,
Я с этим местом кровью связан
И давним, тяготившим долгом перед отцом.
В сорок втором он здесь тогда сражался
Всего лишь  месяц с небольшим, но этот месяц
Последним был, как и последний был плацдарм.
На нем решались судьбы стран, народов,
Смешалась кровь арийцев и славян,
Здесь сыграны финалы двух трагедий,
Где есть утраты, рабство и возмездье
И гибель тысяч, здесь оставленных солдат.
Об этом от отца я не слыхал ни слова,
Лишь мама что-то говорила мне о том;
О дневниках его узнал я позже,
А прочитал,  когда уж не было отца.
И с той поры запало в душу место,
Что называлось Херсонесским маяком
И появилось еще смутное желание -
Когда-то всем об этом рассказать.

Шли годы,  все я не решался,  не смел
К священным приступить страницам
Того, пропахшего войною, дневника.
И вот теперь, седой уже и старый,
Я с опозданьем отдаю свой долг.
Пришла пора для неизбежной встречи,
А место встречи изменить нельзя.
Автобус мой, "Казачья бухта - город",
Перенеси меня бесстрашно и мгновенно
В кровавый страшный год сорок второй.

Казачью бухту обогнув, пройдя дорогой
На Запад, вверх, к темнозеленым кущам,
Я ощутил, вдруг, бесконечное пространство,
Открытое ветрам, волнам и солнцу
И, как бы неожиданно споткнувшись,
Им поглощен был и упал туда,
Где рассекая мыс, клинком вонзенный в море,
Разбег степи оседлан взлетной полосой, -
Концы ее в безбрежной синеве терялись,
Вокруг  седая степь - полынь, чебрец, ковыль
И моря синь в полгоризонта, а над морем
Бездонный купол - невесомый свод небес.
И только нарушал гармонию природы
Громадой серебристой "саркофаг" - ангар;
Он заслонял собою мыса оконечность,
Внося в пейзаж тревожный диссонанс,
Который тем еще усугублялся,
Что степь была вся в шрамах и рубцах, -
Заросшие окопы и траншеи,
Воронки, что пыталась скрыть земля
И замести следы - приметы страшной бойни;
Но тщетно, - преступления войны не скроешь, -
Мотки проржавленной "колючки" и осколки
Не может истребить земля доныне,
И неизменен цвет ее рудой - цвет крови,
Запекшейся на ранах и в сердцах.

Да, я там был, я видел эту землю,
Осколки рваные горстями собирал;
Один из них был точно тот  "счастливый",
Что не вспорол тогда отцу висок.
Высок был на мысу, как и положено, на веки
Сработан мощно белокаменный маяк
И тридцать шесть его непостижимых метров
Легко взнеслись над морем и землей.
Он был, как прежде, - светел и приветлив,
Надежен и незыблем, как скала;
Когда в  сорок четвертом  знамя водружали
Гвардейцы танковой шестой бригады,
Освободив маяк и с ним весь Крым,
Он представлял собою скорбную картину -
Руины разоренной Вавилонской башни:
На груде опаленных тех останков
Тогда был флаг воздвигнут и зажжен фонарь.
В сорок втором маяк еще сражался
И видел то, что видел ты и пережил.
Ты летописцем был того последнего июня,
Твоими я увидел все глазами,
Теперь напомню снова все тебе.
Пусть будут путеводной нитью Ариадны
Скупые и безжалостные строчки
Тех пожелтевших, опаленных дневников.

2. Погрузка на лидер "Ташкент"

23.05.42 г. "Получено приказание, завтра эскадрилии вылететь в Севастополь на Херсонесский маяк".
24.05.42 г. "Эскадрилия в составе восьми ЯКов -1 вылетела в 14.00. Техсостав должен к 17.00 прибыть в Новороссийск для отправки на лидере "Ташкент" в Севастополь. В 19.00 произвели посадку на корабль".

"Ташкент" застыл у стенки изваянием,
Он мощью покорял своей суровой
И мужественной строгой красотой.
Погрузка по приказу в девятнадцать, -
Корабль гудел, как разоренный улей,
Но загружались быстро, деловито,
Чтоб отвалить от стенки точно в срок.
Погружены на борт боеприпасы,
Защитники, спешащие на помощь,
Осадой скованному городу, который,
Как раненный атлант еще сражался
И сдерживал напор фашистских полчищ.
Для осажденных погрузили и продукты:
Тушенка, вобла, сахар, сухари.
Осев по ватерлинию и ниже,
Корабль подрагивал, как конь стальной ретивый,
Что застоялся в ожиданьи дикой скачки,
И вымпелом, трепещущим на топе,
Выказывал свою нетерпеливость.
Но время истекло, и трап уж поднят,
Команда: "По местам стоять! Отдать швартовы!"
И вот, отдал концы последний кнехт.

Был майский  вечер свеж и благодатен,
Но белой ватой кучевые облака
Неслись над морем низко и врезались
В гористый берег. Нижним краем,
Цепляя гор прибрежных мятые вершины,
Они свой бег в раздумье замедляли
Над старым портом, как бы собираясь
В живые стаи, белоснежность
Сменив на темный грозовой свинец.
Погоды лучше не придумать для погрузки
Для выхода из уязвимой бухты
И для прорыва в осажденный город.

Ты торопливо написал жене открытку
И, чтоб ее на берег передать,
Из пистолета вынул два патрона
И, завернув открытку побыстрее,
Швырнул ее вас провожавшему шоферу,
Махавшему фуражкой на причале.
Но, не судьба, - открытка развернулась
И, покружившись, опустилась в воду,
А оголенные патроны улетели
И осчастливили оставленный причал;
И в это время ваш корабль вздрогнул,
Дав "малый задний", отошел от пирса
И развернулся, чтобы выйти в море,
А вы стояли вдоль бортов, как на параде,
Подтянутые, осознав всю важность,
Того, что происходит, как начала.
А лица были отрешенны и суровы;
Была решимость в них сражаться до конца.
И гордые сознаньем, что идете
Туда, где ждет вас город русской славы
И что ему без вас не обойтись,
Вы отвечали сдержанно и скупо
На крики и на жесты провожавших,
Идущих по причалу вслед за кораблем.
А было их не так уж много
Ты между ними долго еще видел
Шофера одинокую фигуру,
По-прежнему махавшего фуражкой.
И мысли в это время были схожи
У всех идущих в осажденный Севастополь:
- Вернусь ли вновь я в этот южный город,
Увижу ли опять друзей, родных и близких?
Но каждый понимал и свято верил,
Что в этом всем была простая справедливость, -
Другого для Победы нет пути.

3. В море

24.05.42 г. "Не скрою, я тоже об этом подумал потому, что мы шли не на прогулку, а на защиту Черноморской крепости, которая вот уже несколько месяцев находится в окружении фашистов, мы шли оборонять героический Севастополь".

Все дальше уходил эсминец в море,
Почти не виден был оставленный причал -
Теперь весь город развернулся панорамой
На фоне невысоких гор.  Лениво
Тянуло море за собою побережье,
Приплюснутое серой крышей облаков,
Но вскоре скрылся город и полоска
Земли на горизонте растворилась.
Но вы по-прежнему на палубе стояли,
Пытаясь за кормою рассмотреть
Большую землю, ставшую далекой,
Утраченную для кого-то навсегда.

В открытом море ощущение пространства
Терялось и  тому виной была безбрежность
И монотонность бесконечных волн, -
Белочубатые, настырным резвым стадом
Они спешили, как бы догоняя
Над ними проплывающие тучи,
Среди которых не было уж белых, -
Их заменили серые, сплошные.
Они ползли так тяжко и так низко,
Что задевали мачты корабля.
Казалось, что вот-вот раздастся
Звук вспоротого облачного брюха
И содержимое на вас прольется.
Но эта облачная крыша вас скрывала
От хищных взглядов рыскавших пиратов, -
Ведь самолеты охранения улетели -
В открытом море были вы одни.

В соленой пене за кормой ваш след терялся,
Что подтверждало жизни невозвратность,
А вместе с грязно-серым, низким небом
Тоску и смутную тревогу навевало,
Но не хотел никто об этом говорить.
Сквозь ветра шум и грохот волн за бортом
Вы перебрасывались редкими словами,
Пытаясь гул турбин перекричать.
Но вот заполыхал закат кровавый
На узком горизонте, солнце село,
Оставив дня ушедшего полоску,
Сжигая на прощание тени облаков, -
Так сдался день тревожной светлой ночи,
И полная луна взошла на смену солнцу
И озарила море мягким светом.
В безбрежном и мерцающем просторе
Холодным фосфорическим сиянием
Светился уходящий след - бурун.
Лишь после полночи, спустившись в тесный кубрик,
Вы, несмотря на духоту, заснули.

4. Осажденный Севастополь

25.05.42 г. "В три часа утра в иллюминатор я заметил черную полосу земли и луч прожектора. Мы входили в севастопольскую бухту. Все засуетились, готовясь к выходу. Швартовались в знаменитой Сухарной балке."

Сойдя на берег, ты увидел блики - вспышки
Со стороны высот далеких Инкермана,
Они, как оспа, испещряли бездну ночи,
Напоминая довоенный фейерверк.
Но вслед за вспышками - протяжный вой и взрывы -
Так просыпался после краткой южной ночи
Вплотную подступивший к бухте фронт.
Вас через бухту переправил быстрый катер,
На "Телефонной пристани" сошли вы в город;
Рассвет здесь разогнал остатки ночи
И снял покров с дымящихся руин.
На двух машинах вы отправились в "Казачью",
Где на мысу обрывистом, у моря
И находился ваш аэродром.

Вы проезжали через осажденный город
Пустынный, - все в окопах или штольнях,
Носящий страшные следы осады, -
Бомбежек, артобстрела и пожарищ.
С трудом вы узнавали Севастополь,
Тот - довоенный, гордый и красивый,
Над бухтами плывущий, словно парус,
И, поражавший всех своею белизной.
Сжималось сердце от обиды и  желания
Прекрасный город - символ черноморья
Своею грудью защитить и отстоять.

5. Аэродром "Херсонесский маяк"

Аэродром ваш неожиданно открылся.
Он распластал себя у самой кромки моря
И выделялся ржавым цветом и фактурой.
Кусок земли сожженной, красноватой
Был весь изрыт, как будто перепахан
Каким-то яростным чудовищем - циклопом,
Который разбросал здесь кучи камня
Того же красно-глинистого цвета,
Как и земля, распоротая им.
Все это придавало рыжей суше
Вид ржаво-красных крепостных руин.
Вблизи те каменные "кучи" оказались
Укрытьями, что назывались капониры,
В них укрывались от обстрела самолеты,
Ваш летный и технический состав.
А на мысу, на самом его крае,
Как белый взрыв, рассекший кобальт моря,
Незыблемо и гордо возвышался
Дозорный башней белый столп-маяк.
Стоял он одиноко, так средь стада
Разрозненных овец, на фоне моря
Стоит всевидящий недремлющий пастух.

Мыс Херсонес был маяком отмечен,
Который вехой стал незыблемых начал, -
Здесь начинался Гераклейский полуостров, -
Земля, скрывающая вечности приметы,
Таящая от нас непознанный састер.
Здесь - неразрывны твердь, вода и воздух,
Здесь с настоящим прошлое срослось.

Как шпиль, воткнувшись в мыса оконечность,
Маяк стал в этом мироздании осью,
Вокруг которой и вращались море, суша,
Как в косы заплетались ветры в "розу"
И, то рождая, то топя в пучине солнце,
Чередовались неустанно ночи - дни;
Весна сменяла зиму, лето - осень,
Накручивались годы и столетья,
Здесь наслоенья праистории славянской
Давно спрессованы, закручены в спираль.
И, если быстро разбежаться, не коснувшись
Ногами сточенных, исхоженных ступеней,
Порвав земную суету и бренность,
И по спирали вознестись во чреве башни
К ее сияющей живой вершине,
То можно чайкою взлететь еще и выше
И все увидеть с птичьей высоты.
Как потрясло бы нас величье панорамы,
Что нам открылась бы из поднебесья:
Безбрежность моря к Западу и к Югу,
Степей бескрайность, уползающих на Север,
А горный Крым заполонил Восток;
Внизу сцепилось море с грубой твердью
В борьбе непримиримой и суровой,
В которой нет побед и побежденных,
Но прихотливый профиль побережья
Извечно гложет яростный прибой.
Почти что рядом, облепив величье бухты,
Трехглавость  щедро увенчав собой,
Как перл из пены выплывает Севастополь.
Ни Божья  ли рука скроила бухты эти,
Как бы из яшмы крымской пестроцветной?
А в них играют, будто самоцветы,
То бирюза, то лазурит, то хризопраз.
Восток манит вершиной Чатыр-Дага,
Восставшей среди гор, как пирамида,
А к Югу - устремленный будто к Богу,
Утесом вздыбился священный Феолент,
Где шпилька колокольни над обрывом
На картах мира отмечает этот мыс.

Но это - в прошлом, нам не оторваться
От нашей грешной изувеченной земли,
И чем спускаться к ней мы будем ниже,
Тем больше будем находить следов войны.
И сам маяк уже войною искалечен, -
Обрушена его вся северная часть
И обнажились рухнувшие трапы,
А Норд врывается не в окна, а в провалы,
Зияющие страшной пустотой,
Но он стоит еще незыблемо и гордо,
И в нужный час пронзает тьму лучами,
Давая ориентир для наших кораблей
В ночи, спешащих в осажденный город.

6. Хроника последних дней

25.05.42 г. "На аэродроме первого встретил Потапчука, его сегодня уже успели сбить. Он выпрыгнул с парашютом и немного обгорел. Первый день боевой работы на Херсонесском маяке уже потеряли один самолет".

Аэродром встречал вас яростью разрывов,
То был обычный дальнобойный артобстрел, -
Снаряды, проносясь со злобным свистом,
Вгрызаясь в землю, поднимая в воздух
Десятки тон раздробленных камней.
И это было боевым крещением
Для вас на красной вздыбленной планете,
Что называлась "Херсонесским маяком".
Война и смерть не знают перерыва,
Вы с корабля на "бал" кровавый этот
Попали, не как зрители трагедий, -
Вам тоже надо выходить на сцену,
Где ни на миг не затихал священный бой.
И вы в него вошли без репетиций,
По ходу постигая все ремарки,
Войну приняв как будничное дело,
Где подвиг - каждодневный ратный труд.

Постигли вскоре вы нехитрые порядки -
Немецкий педантизм и пунктуальность
И, услыхав глухой далекий выстрел,
Вы знали точно: через полминуты
Раздастся где-то рядом мощный взрыв,
А через две минуты вновь все повторится, -
Так с монотонностью лесной кукушки
Долбили немцы ваш аэродром,
Особенно усердствуя в то время,
Когда садились "дугласы" и "Илы",
Чтоб оборвать живую связь с Большой землей.
И не было совсем небитых клеток
На этом поле для игры безумной,
И не предугадать, куда вонзится
Снаряд и вырастет из взрывов целый лес.
А ваш командный пункт притягивал, как будто
Летящих чередою бесконечной,
Посланцев черных, как предательский магнит.
И поднимались красно-ржавые деревья,
Родящие металл поющей смерти
И потрясали это  утлое строение,
Грозя в оплавленные камни обратить;
Но больше досаждали вам налеты
Тех птиц, что черной грязной стаей
Скрывали солнце и, пикируя на поле
Как знаки смерти высыпали бомбы,
И низко с ревом выходили из пике
И поднимались снова стаей в небо,
Оставив смерть и вздыбленную землю,
Глумясь над заградительным огнем.

Командный пункт все покидали при налетах,
Бежали к морю под спасительный обрыв,
Но ты один не мог свой пост оставить, -
Нельзя покинуть сумасшедший телефон,
Нести приходится оперативное дежурство.
Но каждому своя назначена работа,
Будь на земле ты иль на крыльях в небе,
Смерть, если надо, нас везде найдет,
К тому же мест "не жарких", безопасных
И не было на это взорванной земле.
Тому примером может быть Щербинский, -
Прекрасный летчик, ваш товарищ,
Погибший вместе с ЯКом под бомбежкой, -
Судьбой им было не дано взлететь;
Его  стихия - воздух, бой воздушный,
Но смерть его настигла на земле.
И то была лишь первая потеря
Среди утрат  не менее тяжелых
Она открыла херсонесский счет потерь.

27.05.42 "Обстрел усиливается. За сутки выпускают по аэродрому 350-400 дальнобойных снарядов. Бьет фугасными, бронебойными и, хуже всего, - шрапнельными. Самолеты ходят на патрулирование ГБ Севастополь. Город ежедневно бомбят".

Не много днем у вас разнообразья -
Разрывы на земле, а в небе бой воздушный,
Бомбежка, артобстрел и снова бомбы;
Они всегда летят в тебя как будто,
Когда ты на открытом летном поле.
Так было и в тот раз, когда бомбили,
А щель - спасение, как назло, была вдали,
И ты упал ничком, глаза зажмурив,
С размаха носом ткнувшись в землю,
Руками голову от смерти заслонив.

И вдруг почуял чебреца знакомый запах,
Перекрывавший ржавый смрад войны.
Швырнула память на мгновение в детство,
Где над Днепром душисто степи мрели.
Открыв глаза, перед лицом увидел
Сиреневатые цветочки, что цвели
Как чудо средь огня и исступленья взрывов.
Разрыв прервал твои воспоминания
И сила страшная тебя вдавила в землю,
Ударив по ушам взрывной волной.
Дохнуло жаром, как из преисподней
И взвизгнули над головой осколки;
Один из них с шипением вгрызся в землю
Всего лишь в пяди от стучащего виска
И он чадил и тошнотворно пахло смертью.
Все было так, как и должно быть на войне.
Ты понял:  смерть на этот раз пугнула
Или дала тебе еще одну отсрочку.
Теперь-то знаю я  - всего на двадцать лет.

29.05.42 г. "Противник готовит крупное наступление. Все больше и больше бомбят нашу передовую линию, Севастополь и батареи. Особенно - порт, если там находятся корабли".

Уже совсем привыкли вы к "трезорке". -
Так в шутку называли "дальнобойку",
Ущерба от нее не так уж много,
Но весь аэродром в отметинах, - воронки,
И каждый день его приходиться ровнять.
Все больше "юнкера" вам не дают покоя,
И в небе не кончается воздушный бой.
Все чаще птицы с черными крестами
Горят, чадя, как рыжий смрадный факел
И, начертав огнем и дымом символ смерти,
Вбивают в красный глинозем, горящий крест, -
Они несут огромные потери,
Но лезут яростней еще и безрассудней,
Бомбя передовые ваши укрепленья,
Все батареи и, конечно,  порт,
Особенно, когда стоят там под разгрузкой
Прорвавшие блокаду корабли.
Над городом весь день разрывов грохот,
Казалось, грома непрерывные раскаты
Готовят страшную последнюю грозу,
А цель ее - сломить наш Севастополь
И, сокрушив его, стереть с лица земли.
И ясно вам уже  по всем приметам,
Готовит враг последний, третий штурм.

31.05.42 г. "Снаряды. Бомбы . Листовки. Немцы засыпают нас ими, стараясь то запугать, то лаской взять. На горизонте, над городом дым".

Июнь принес еще одну утрату, -
Был ранен тяжело осколком бомбы
Макаров Александр Иванович - ваш друг,
Он лучшим инженером был, его любили.
На следующий день он от гангрены умер.
Никто не верил в это, - тяжела потеря
Для эскадрильи и  для каждого из вас.

3.06.42 г. "В течении дня сотни самолетов бомбят город. По-видимому, началась подготовка к наступлению".

Враг все наглее и бомбит все чаще,
Все интенсивней, и плотнее артобстрел.
На летном поле, словно лес, стволы - разрывы,
А между них лавировал там трактор,
Пытаясь выровнять, хоть узкую полоску
Для взлета истребителей и  ИЛов.
Он будто в страшную игру играет,
Как Одиссей с безумным тем Циклопом,
Который ослеплен и бьет куда попало, -
В такой игре одна всего лишь ставка
И эта ставка неизменна - жизнь.
И тут же, средь разрывов - рев моторов,
Выруливавших к старту самолетов,
Которым предстоит сейчас воздушный бой
С огромной, ненасытной черной стаей,
Стремящейся скорее сбросить бомбы.
Им надо помешать бомбить прицельно,
А лучше-превратить в дымящий жирный факел,
Который взрывом поприветствует земля,
И каждый взлет - воздушная коррида,
Где кто-то землю кровью обагрит.
Хоть силы в воздухе давно уже не равны,
Но черных ассов наши ЯКи бьют.
Был сбит настырный "мессер сто девятый",
Надрывно заревев, он рухнул в море,
А летчик взят был в плен и плакал,
Дрожа от страха, бормотал: "Я - коммунист".

5.06.42 г. "Началось общее выступление. Весь день бомбят нашу линию обороны, укрепления, Севастополь. Сотни самолетов бросают тысячи бомб всех калибров. Техсостав работает бесстрашно".

Ну вот и грянула гроза, что долго зрела, -
Обрушился с небес и смертоносный дождь,
Тот -  настоящий выбивал фонтанчики из лужи,
А здесь - столбы вздымал скрежещущий металл.
Десятки тысяч бомб, шальных снарядов
На вас обрушивались ливнем день и ночь, -
Стервятники сбивались в волчьи стаи,
Скрывая солнце, словно тучи саранчи,
Терзали эту изувеченную землю,
А за день тыщи полторы их пролетало,
И хоть немало их назад не возвращалось
Но нескончаема была их череда.
Казалось, вся земля дрожит и стонет
От непрерывных яростных разрывов.
В горах и в море повторяло глухо эхо
Раскаты рукотворной дьявольской грозы.

11.06.42 г. "Самолетов нашего полка осталось очень мало. Вчера вечером хоронили летчика Лукьянова, сбитого в воздушном бою".

Ваш полк перебазировался снова,
Отсюда фронт - уже рукой подать.
Аэродром в Юхарной балке очень узкий,
Хоть капониры неплохие из бетона,
Но нет КП - лишь узкая траншея.
Впервые спал ты - безопасно, в штольне,
Но было очень душно, жарко, сыро,
На воздухе - опасно, но привольней.
Обстрел наносит здесь значительный урон
И иногда горят от взрывов самолеты
И ваши, и работавшие здесь У-2.

Над Севастополем черно: За дымзавесу
Ты принял дым прожорливых пожарищ,
Сжирающих  бессмертный белый город,
И "малая земля" терялась вся в дыму,
А в полночь он мерцал, как страшное кострище,
Тревожно полыхавшее в расстрелянной ночи.

12.06.42 г. "Итак, эскадрилия закончила свою боевую работу. Сегодня подвел итоги. Погибло четыре летчика и шесть самолетов. Остальной летный состав имеет ранения и отправлен на Кавказ. Наши летчики сбили 10 самолетов противника".

Над вами "мессеры" кружат без перерыва, -
Они цепочкой растянувшись друг за другом,
Пикируют и, сбросив по одной лишь бомбе,
Уходят быстро на заход второй,
Чтоб эту карусель начать сначала.
От маяка опять ползет зловещий дым,
Так мог дымить лишь самолет горящий.
Бомбят их злей и яростней, чем прежде,
Особенно им ненавистны батареи, -
Что "35-я", что "коломбина",
(Так в шутку называли все солдаты
Плавучую платформу для зениток),
И фрицы бомб на них, конечно, не жалели, -
Пикируют по тридцать пять "лаптей"  и бомбы
Бросают весом в тонну или выше.

15.06.42 г. "Знаменательная дата. Мне исполнилось 30 лет. Воды нет, еды тоже нет - одни сухари. Все водокачки выведены из строя. Зенитный огонь наших батарей слабеет. Нет боеприпасов. В порту горит транспорт. Бороться с бомбардировщиками нет сил. Истребителей мало, только для сопровождения ИЛ-2".

Сужает враг кольцо и ваши укрепленья
Долбит на узком фронте, словно дятел,
Чтобы потом взломать там оборону
И бросить силы все в очередной прорыв.
Фашисты в небе ходят безнаказно,
Спускаются почти что до земли,
Чтоб штольню поразить верней и склады
И все-таки им это удается, -
Продсклад взорвали,  склад боеприпасов;
А ваши действия все больше стеснены, -
Летаете лишь в сумерках и на рассвете,
Последние пытаясь самолеты сохранить.

Все те же "мессеры" и свист зловещий, -
Над вашей головой встречаются снаряды,
Одни со свистом на маяк от фрицев,
Другие, нашей "тридцатьпятки"  - по фашистам.
Вы отличали их по выстрелу и звуку,
Встречая присказкой: "Це - нам, а це - не нам".

19.06.42 г. "С утра и до вечера над нашим аэродромом барражируют Ме-109, а в конце барража приходит смена, они заходят на цель и с пикирования бросают 2-4 бомбы и уходят домой".

Нет, не дают они вам передышки,
И в небе кто-то обязательно маячит,
И непременно просвистят с оттяжкой бомбы
Глиссандо с самой верхней ноты вниз,
И эти песни завершаются разрывом;
Однообразен, надоедлив их мотив,
Хоть к этой музыке давно уже привыкли, -
Противно также, как железом по стеклу.
Дабы пробить бетонные укрытья,
Бросают бомбы с реактивной тягой, -
Они свистят еще сильнее и противней
И пробивают все-таки бетон.

22.06.42 г. "Итак, ровно год войны, а конца ей не видно. Сегодня два самолета Ме-109 штурмовали аэродром "Херсонесский маяк", один-утром, и один-вечером, оба врезались в землю".

Опять бомбили в море "коломбину",
И было видно попадание прямое,
Поскольку черный дым над ней вздымался,
Но по врагу огонь она вела.
Вся авиация уже на "Херсонес" вернулась.
В Юхарной балке находиться невозможно, -
Фронт в километрах в двух, обстрел почти прицельный
И много самолетов поврежденных.

25.06.42 г. "Вечером приехал на "Херсонесский маяк". 6 ГАП уходит на Кавказ. Самолеты сдали нам. Днем на машине ехать нельзя, - обстреливают дороги и "мессеры" гоняются почти за каждым человеком, не говоря уже о машине".

Ночь, как обычно, ты дежурил на КП, -
Ваш полк теперь, шестому став заменой,
Руководит всей авиацией. Но в воздух
Вы поднимаетесь лишь только по ночам,
Чтоб подавить прожектора и батареи,
Прицельно бьющие по взлетной полосе.
Все это - только для того, чтоб обеспечить
Работу "дугласов" челночную, ночную,
Последнюю живую связь с "большой землей"
Они несут на уязвимых крыльях.
И каждой ночью под огнем привозят
Боеприпасы, письма и ржаные сухари,
А забирают раненых - их много
И с каждым днем становится все больше,
Как и убитых, - их хоронят ночью.

27.06.42 г. "Сплошной гул и дым, настоящий ад. Бросают все, что угодно: рельсы, колеса от тракторов, бочки, ведра и т. д. Сегодня передал все деньги жене через Шабалина, а то, все равно, мне кажется, не выбраться отсюда".

Вся Северная сторона уже у немцев,
И сразу стал обстрел мощнее и точней,
А ночью досаждает вам прожектор,
Что освещает все на взлетной полосе.
Из всех шестнадцати тех "дугласов", что ночью
Приходят к Вам и раненых увозят,
Четыре улетают каждый раз пустыми;
Ты предлагал эвакуировать свободный,
Уже ненужный здесь технический состав, -
Их очень много для десятка самолетов,
Но, нет приказа, говорят,.. а обстановка
Ясна для всех: ведь вы наверняка
Обречены здесь все почти остаться.

29.06.42 г. "Интенсивность артогня временами очень высокая. В течении 20 минут на аэродром падает до 450 снарядов. Обстреливают одновременно несколько батарей. Почти все исправные самолеты улетели на Кавказ. Наша авиация кончает работу".

Не по себе, когда, взглянув случайно,
На Северную сторону, увидишь
Двенадцать вспышек сразу, все - в тебя,
И знаешь, это выстрелы орудий.
Спустя минуту - свист  зловещий, вой
И взрывы, калечащие твердь аэродрома,
А там,  на Северной - опять мигают вспышки,
Ежеминутно обрывают связь снаряды,
Но только лишь найдут обрыв связисты, -
Очередной разрыв и провод перебит.
Покоя нет  и южной светлой ночью, -
Ночные хищники по паре прилетают,
Чтоб бросить по одной всего лишь бомбе
Для беспокойства, чтобы досадить.

30.06.42 г. "Сегодня ночью ездил на мотоцикле давать задачу в АЭ . Был сильный артобстрел".

Поездка под обстрелом - не для слабых,
Сначала было даже жутковато,
Но скорость,  лязг и грохот мотоцикла,
Глушили свист и вой снарядов
И только взрывы были еще слышны,
Видны столбы огня, земли и дыма
На взлетной полосе, мерцавшей под луной.
И эта шумная езда на мотоцикле
По бездорожью, рытвинам, ухабам
Внезапно как-то успокоила тебя.

Но главное событье было позже, -
В полтонны бомба разорвалась у КП,
И лишь пять метров отделяли вас от смерти,
Мелькнула мысль мгновенно: "Все -  конец".
От взрывов вылетели окна, двери, рамы,
От дыма, пыли стало душно и темно,
Взрывной волной тебя швырнуло на пол,
Ударив сильно балкою по голове.
Ты был контужен, но терпимо, -
Гудела голова, огромная вскочила шишка,
Но кровь лишь показалась, - запеклась
И ухо левое, вдруг, стало деревянным,
А в правом - раздавался только звон.

А в эту ночь исправным самолетам
Приказ - отбыть немедля на Кавказ.
Ты знал, что "дугласом" сегодня улетают
Лишь двадцать человек из вашего полка, -
Кто первой очередью должен отправляться,
А завтра улетят,  кто во вторую,
И только послезавтра - остальные.
Ты не рассчитывал попасть на первый "дуглас",
А, судя по "огню" и обстановке,
Других очередей уже не будет,
Поскольку - поздно, время истекло.
Себя ты к этому давно уже  готовил,
Обдумывая, как добраться к партизанам.
Вам привезли белье и обмундированье, -
Сказали, можно брать, кто сколько хочет.
Ну что ж, наверно, это было кстати -
Пришла пора одеть вам чистые рубахи,
Ты пару взял белья и носовой платок.

7. Последний самолет

1.07.42 г. "Это произошло так быстро и неожиданно, что я и сейчас не могу опомниться. Вчера вечером дежурил на КП. Я не успел придти в себя от разорвавшейся 500 кг бомбы, как мне приказали сдать дежурство, собрать вещи и выехать на аэродром для отправки "дугласом" на Кавказ".

Не сразу ты поверил в это чудо,
Но, несмотря на замешательство такое,
Дежурство быстро сдал, собрал вещички
И на машине, вместе с остальными,
Кто должен был лететь, отправился на "старт".
И было времени немного на прощание,
Кто оставался, - грустен был и  тих,
Немало было тех средь них, кто выпил,
А кое-кто уже был просто пьян.
В глазах у них - подавленность, отчаянье,
И понимание - остались навсегда.
Тебе их было очень жаль, конечно,
И в чем-то чувствовал себя ты виноватым,
Но знал, что твой отъезд - всего лишь случай,
И может он тебя в любое время
Оставить здесь, все повернув назад.

Петлял, как заяц, грузовик среди воронок,
Пытаясь обмануть карающую руку;
Сжав кулаки до боли, каждый думал, -
Хотя бы пронесло и не накрыло.
Снаряды пролетали очень низко,
Они, со свистом пронесясь над вами,
Вгрызались в землю жадно, исступленно
И, разметая взрывом воздух и пространство,
Вздымали столб огня, металла, камня.

И ровно в 23 вы прибыли на место,
Аэродром встречал тревожной суетой.
Ждала вас сцена: вздыблены подмостки,
Разыгран будет здесь трагический финал
И декорации подстать - зловещи,
Суровы,  в соответствии с сюжетом:
Ночь, поле, взрывы и всевидящий прожектор
Что луч от Северной тянул сюда, как руку,
Нащупать здесь свою пытаясь жертву
И пригвоздить ее к земле снарядом.
Парализует белый луч и ослепляет,
Как взгляд бесстрастного наемного убийцы,
И вы стараетесь в него не попадать.
Все яростней и громче канонада,
Среди разноголосых  ненасытных жерл
Вдруг  застучали дятлами зенитки
И ночь прошила, вновь трассирующая нить.
А на мысу маяк шлет в бесконечность ночи
Мерцающий огонь,  всем посылая "SOS".
И все вокруг визжит, взрывается и глохнет
И нагнетает страх под мертвенной луной.

Все были здесь, кто ожидал отправки,
Они лежали на земле, чтоб избежать осколков,
Которые порой на "бреющем" полете
Косили все, что было над землей;
Но были те, что строились в колонну,
Чтоб на посадке  в первых быть рядах.
На поле много тех, кто улетать не должен,
Но все-таки пришел: "А вдруг, мне повезет?"
Да, никому здесь не хотелось оставаться,
А с каждым "дугласом"  все менее надежд,
Но не один из них пока что не садился,
А вы должны на третьем улететь.
И нетерпенье ожидавших нарастало.
Среди других, и  раненые были,
Они невдалеке сидели и лежали, -
В бинтах кровавых, сдерживая стоны;
Тут были те, кому не повезло сегодня
И кто надеялся на этот самолет.
Но вот и "дугласы" уже садятся,
И молят все, чтоб только не подбили.
На радость всем - благополучно сели;
И сразу ваш зашевелился муравейник -
Всем не терпелось поскорей покинуть землю,
Где столько довелось хлебнуть и испытать.

Ваш "дуглас", наконец, невдалеке остановился,
В последний раз взревел мотор и стих.
И муравейник превратился в рой пчелиный, -
Вдруг загудел и бросился к машине,
Так пчелы налетают на врага,
Который посягнул  на мед, сокрытый в ульях;
Но командир у трапа круто осадил:
Сначала срочно разгрузить боеприпасы!
Живой цепочкой ящики перебросали,
С трудом дождавшись окончания разгрузки;
И наконец-то началась посадка,
Вернее, не посадка, - дикий штурм.
И все, забыв про взрывы и осколки,
Пошли в последний "рукопашный бой",
Где больше ценят глотку, локти, силу
И кое-кто последним злоупотреблял.
Да, были те, кто лезли "на арапа",
Забыв про честь свою, затаптывая совесть.
И воздух ночи потрясали, кроме взрывов,
Отчаяния крики, стоны, выстрелы и мат;
Но были и такие, кто пошел на хитрость, -
Бинтами головы и руки обмотав,
Они кричали,  требуя посадки
Вне очереди, но таких немного.
С подозреваемых бинты срывали смело
И били морду, как за это бьют везде,
Но кое-кто  сумел-таки  пробиться.
Чем меньше оставалось мест в машине,
Тем был ожесточенней и свирепей штурм;
И осаждала самолет уж не команда,
А страшная полубезумная толпа;
И на нее уже не действуют приказы,
Ни уговоры, ни угрозы, ни стрельба.
Но все же раненых с трудом вы погрузили,
Они - лежачие, их раны кровоточат,
От боли стонут через стиснутые зубы.
Средь них был ваш Никифоров, все знали,
Что был он комиссаром эскадрильи;
От этих стонов, ругани и криков
Садящихся, от непрерывных взрывов
Ходила кругом голова, и все смешалось,
Слилось в кошмарную симфонию войны.

Все - нереально, страшно, но знакомо,
Как будто было это все когда-то,
И сам влиять на ход событий ты не можешь,
Бессилен их  ускорить или изменить.
И безуспешно командир пытался
Порядок навести средь осаждавших, -
Просил, кричал, грозил им пистолетом
И, даже, стал стрелять поверх голов -
Ничто не действовало на толпу безумных, -
Неистребима в человеке жажда жизни.
Тогда, в отчаяньи, спасая самолет,
Он запустил моторы и винта струею
Отбросил всех, боровшихся у трапа,
Срывало ветром с них измятые фуражки
И пылью горькой забивало им глаза,
Но лишь на миг они опешили, - застыли,
Как только тронулся ваш самолет, то сразу
Все кинулись за ним, в каком-то иступленьи,
Пытаясь тщетно уцепиться хоть за хвост.
Прибавил летчик газ, и все они отстали.
Вы дверку на ходу, закрыв, на "старт" рулили,
Лавируя меж взрывов и воронок,
Пытаясь не попасть в коварный белый луч.
И, как на зло, вы между двух попали
Прожекторов, но наших и ослепли, -
Не можете рулить, не видя "старта".
Вот наконец и "старт", и вы готовы к взлету,
Но совершающий посадку Дуглас,
Опять не позволяет вам взлететь.

Так трудно было от земли вам оторваться,
Она тянула вниз, как тонущий в пучину,
А время  замерло - его сломался ход,
Ползли минуты загустевшими часами,
И все замедленно, как в том ночном кошмаре,
Когда пытаешься спастись и убежать,
Но - тщетно, - ноги не хотят повиноваться.
Минуты вечностью казались всем, но вот
Вам дали наконец-то взлет: разбег,
И плавно оторвавшись от земли,
Цветущей взрывами - прощальными цветами,
Еще не веря в то, что совершилось,
Вы вознеслись над "малою землей".

8. Прощальный взгляд

Но воздух все-таки опаснее земли, -
В любой момент снаряда жди на взлете,
И в этом главная была пока опасность;
Но вы взлетели, оторвались от планеты,
И всем хотелось бросить взгляд прощальный
На Херсонесский  мыс, маяк, на Севастополь.
Прильнув к иллюминаторам, откинув шторки,
Прижавшись лбами к запотевшему стеклу,
Вы с жадностью запоминали  панораму,
Что вам открылась с птичьего полета
И, с удивленьем странным узнавали
Оставленную дорогую землю,
Израненную, политою вашей кровью,
Под бледною луной, стонавшую от взрывов,
Где на мысу торчал безмолвным обелиском
Все тот же гордый, только маленький маяк.

Показывали час неповоротливые стрелки,
Набрал ваш "дуглас" быстро высоту
И сделал первый разворот над морем,
Чтоб в море лечь на точный курс. И сразу
Земля внизу сползла и  накренилась,
А с ней замедленно кренился и маяк,
Его на миг, как выхватил прожектор
Из темноты, пронзенной жадным взглядом;
Но он и, падая, свой посылал сигнал -
Настойчивый, тревожный и прощальный.
Прожектор вскоре упустил маяк. Внезапно
В тревожной темноте его вершина озарилась
Огромной вспышкой - от прямого попадания
Взорвался газ ацетилен в приборах
И полыхнуло голубое пламя.
Но вскоре,  снова погрузилось все во мрак.
Вы с грустью осознали, что маяк
Погиб, но как солдат - живым не сдался.

На Севере мерцал в ночи немым  кострищем,
В руинах тлеющий, сожженный Севастополь.
"Прощай наш город - стойкий воин,
Ты сделал все, что только смог,
Но ратный подвиг твой наверняка оценят
Потомки наши - наши дети,  внуки".

Так были скорбны ваши мысли при прощании,
Что все на миг  и об  опасности забыли,
Но рано было праздновать победу, -
Хоть полевые батареи не достанут,
Но могут сбить еще фашистские зенитки
Иль встретить в облаках ночной пират.
Последнее, конечно, мало вероятно.
Но через несколько томительных минут,
Пробив сплошные облака, ваш "дуглас"
Уходит дальше в море, курсом на Восток.
"Прощай мыс Херсонес, прости нам это бегство".

9. "Большая земля"

1.07.42 г. "Летим на высоте 1500 метров. Внизу, залитые лунным светом облака, через отдельные разрывы, изредка поблескивает море. Мы далеко от вражеских берегов. Чувствуется, как все облегченно вздохнули".

Ну, вот и начались несмелые беседы
В полголоса, как по команде - закурили.
Спать не хотелось и все чаще
Смотрели на часы, выглядывали в окна,
Чтобы не пропустить "большую землю".
Примерно, после взлета через час
Заговорили громче, кто-то закричал:
"Земля, земля! Земля  большая!"
На разные лады вы повторяли
Два эти незатейливые слова,
И лица радостью у всех светились,
Готовы были вы расцеловать друг друга, -
Еще бы, - многие "большой земли"
Не видели побольше, чем полгода.

Внизу ползла река Кубань змеею,
Сверкая чешуею в лунном свете,
А средь полей привольных и садов
Раскинулись богатые станицы.
За Краснодаром "дуглас" стал снижаться, -
Ты слышал, - летчики уже убрали газ,
А это значит, что заходят на посадку.
Включив посадочные фары, плавно сели
На бархатистый, как ковер, аэродром.
И сразу раненых забрали санитары,
А вас отправили в ближайшую станицу.

В станице Кореновской было тихо,
Лишь аромат цветов тревожил ваши души,
Давно отвыкшие от мирной жизни.
Вас на ночлег устроили в саду,
Где бросили поверх травы брезент широкий,
На нем удобно все смогли расположиться
И, несмотря на поздний этот час,
Одни - беседовали меж собою оживленно,
А кое-кто - решил и закусить,
Как камень твердыми, своими сухарями.
Никто не мог заснуть, - покоя не давали
Вам впечатленья - Севастополь, перелет
И размышления о тех, кто там остался.

Ты на спине лежал, раскинув руки,
Смотрел на небо, где мерцали звезды.
И лишь теперь почувствовал, насколько
Ты устал. И если бы тогда, вдруг, приказали
Встать и пройти хотя бы сотню метров,
Ты, все равно, не смог бы это сделать.
Здесь даже думать не хотелось, но все мысли
Помимо воли как-то сами приходили,
И, все равно, не мог ты осознать,
Что фронт остался там, а ты вот здесь,
Где запахи цветов и тишина немая.
А несколько часов назад ты слышал
Противный визг снарядов, бомб и взрывы,
Которым не  было конца и края.
Там тысячи  частиц каленого металла
Могли в мгновенье жизнь любого оборвать.
Да, нервная система не привыкла
К такой давящей безмятежной тишине,
Она была настроена по-боевому
И даже на малейший звук давала
Ответную реакцию - подергиванье мышц.
Перед глазами все еще стояли
Руины, трупы, черный дым пожарищ,
А в воздухе горящий самолет;
И этот запах пороха, железа, гари
Не заглушили даже запахи цветов.
Но постепенно оживала память, -
Всплывало детство, хата над Днепром,
Родители. А живы ли? Они у немцев;
А вот и школа, служба, дети и жена.
Они недалеко здесь были -  на Кавказе;
О, как хотелось бы их всех увидеть...
Когда вся жизнь, как кинолента пролетела,
В конце опять возник немой вопрос, -
А как же те, что там вчера остались?
Они вернутся? Может быть. Но как?

И лишь, когда окрасился Восток зарею,
Овеянный предутренней прохладой,
Ты улыбнулся песне соловьиной
И крепко,
          в первый раз за много дней,
                                      уснул.

5.07.42 г. "Прибыли на лодках и катерах несколько человек, в том числе Лысиков и Груздев".

8.07.42 г. "Да! Видно уже больше никто не вернется из Севастополя. Оказывается, - мы улетели последними".

10. "Прошло почти что шестьдесят"

Отец, спасибо, что ты все же выжил,
И что с войны, весь в орденах вернулся,
Что детство нам с сестрою подарил,
И мне позволила судьба тобой гордиться.
А что другие? Те, отцов которых
Из ада не унес последний самолет?
Не дай Бог никому сиротской доли,
Но их отцов судьба была страшней, -
На гибель были брошены здесь тыщи
И участь их была предрешена, -
Кому-то суждено погибнуть в "рукопашном",
Кому-то - от своей,  последней пули,
А кто-то бросился вниз головой с обрыва,
Найдя в прибое среди скал свою могилу;
Но большинство прошли распятье пленом,
А после этого - "проверку" Воркутой.
Не счесть забытых, безымянных погребений, -
Тех бугорков, отмеченных камнями,
Засеявших обильно этот мыс.
И нет у них наград и нет имен и званий;
Но ты не обделен наградами, я знаю, -
И "Звезды красные" и "Знамя" есть и "Ленин",
Но, средь других наград, была тебе дороже
"За оборону Севастополя" медаль".

У края поля взлетной полосы безлюдной
Заметен темной зелени прекрасный остров, -
Ведет аллея кипарисов, темной туи
К плите и обелиску вечной славы,
Где перечислены полки и эскадрильи,
Что бились в небе, защищая Севастополь.
Указан полк и твой - девятый,
Который защищал мыс Херсонес.
Ты был в полку обычным капитаном
И делал честно трудную работу,
Хоть воевал не в небе - на земле;
Но смерть не раз с тобой играла в прятки,
И только через двадцать лет настигла,
Припомнив, данные войной, отсрочки.

На восемь лет теперь тебя я старше,
Но пред тобой - по-прежнему мальчишка,
Я пережил твой возраст, не тебя,
И увидал войну твоим я взглядом.

Не утешает, что здесь повторилась
Трагедия  потом - в сорок четвертом,
Теперь - для немцев, как бы им в отмщение.
Лежат здесь вперемежку все, не разобраться,
Где кости недругов, а где - своих.
Следы войны уходят, - заросли траншеи,
Нас не пугают взорванные ДОТы,
Но все ж о прошлом нам напоминает
Запекшийся, как кровь, все тот же краснозем.

Все тленно, неизменно лишь пространство,
Его не могут уничтожить войны, -
Все то же небо звонкое осталось, -
Бездонное, бескрайнее, густое;
Простор степи, усыпанной железом,
Порос полынью, как и прежде, чебрецом.
Над ним синеет полоса морская,
Прибой по-прежнему штурмует башню,
Что возродилась, словно птица Феникс, -
Неистребим маяк, как наше море,
И неразрывно - неразлучен с ним.
Пусть все изменится на мысе херсонесском,
Но неизменными останутся всегда
Седая степь,
             безоблачное небо,
 Безбрежность моря,
                   свежий ветер
                                и  маяк!

   *састер - неразгаданная реликвия у херсонеситов
   *"лапоть" - прозвище немецкого самолета Юнкерс-87
   *барраж - воздушное патрулирование
   *АЭ - авиаэскадрилия


май 2000 г.
Виталий Фесенко, vit_fesenko@ukrpost.net


(c)Фесенко В.Ф., 2000